Вся минутная хладнокровность распадается на молекулы, крошится, как хрупкий известняк, оставляя ее в конечном итоге с огромной дырой в груди, которую не заполнишь словами, не зальешь литрами соленых горьких слез, не забьешь мыслями, будто пробоину в корабле. И она тонет, все глубже и глубже, глохнет от протяжного оглушающего стона, с которым ее судно идет ко дну, неистово стирая кровь с кафеля уже там, где ее давно нет. Борется с желанием зажать уши, чтобы отключить внешний мир, но проблема лишь в том, что это внутри ее раздирают крики, тогда как вслух она роняет неосторожные, тихие и рваные всхлипы.
А когда нет сил, чтобы плакать, она просто сотрясается всем телом от беззвучных душевных мук, что терзают еще яростнее, потому что утопают внутри, впитывая свое страдание в живую израненную плоть. Да, это не в нее стреляли, и не она истекала кровью в импровизированной операционной; не она терпела боль от шевелящейся внутри пули, ее обжигающе горячего присутствия; не она стискивала руки до немоты и губы до крови не закусывала, но ей больно. За Райдера. За себя. За отца, который обезумел в своем стремлении.
Бобби чувствует эту боль прямо под ребрами, тормошащую сердце. Она как опухоль разрастается, убивая все счастливое на своем пути. Как пандемия, оставляющая после себя лишь серость, уныние и запах смерти. Быть может, умирают ее чувства, эмоции отмирают по  ч а с т я м,  чтобы сделать ее крепче, чем она есть?
Наверное, так лучше, потому что легче справляться с настоящим и всеми ямами, в которые ты угодишь, следуя к своей цели. Нет той дорожки из желтого кирпича, которая беспрепятственно доведет тебя до страны Оз; нет того волшебника, что вернет тебя домой, вернет твое прошлое коим оно было: беззаботное и счастливое. Пусть лишь иллюзия, но такая сладкая, как никотин от-ра-вля-ю-щая. Ее хотелось вдохнуть еще раз, полной грудью, до слез насытиться, до тошноты и головной боли, до потери сознания, чтобы отключиться. Но у Бобби просто не было такого шанса.
Эта ванная комната, будто наглядный пример ее разрушенного_убитого_ истекшего кровью внутреннего мира. Проблема лишь в том, что реальность она отчистит до блеска, а убраться внутри себя не сможет. Пока еще. На это нужно много времени. Говорят, оно лечит, притупляет боль, отсекает ненужные детали. Нужно просто дождаться, вот только сил нет ждать и смотреть на то, что реальность разбирает ее жизнь по кирпичику. Кто поможет ей восстановить ее потом? Кто будет с таким же усердием выстраивать внутри нее новый мир и дарить надежду?
Роби не замечает, как ее сокровенное уединение со своими печалями прерывает хозяин дома, иначе бы она притворилась, что все хорошо и у нее просто ест глаза от густого смешанного запаха. Она не должна показывать все вот так, выворачивать себя наружу перед ним, потому что итак вторглась в его жизнь без проса; она не должна лить слезы и вести себя, как маленькая девочка, потому что иначе Райдер просто устанет от этого; она не имеет права быть слабой, потому что сама сделала свой выбор, а теперь будто пытается пойти на попятную. Бобби поднимает заплаканные глаза на вошедшего парня, которому лежать бы сейчас на кровати и не двигаться, и чувствует себя такой эгоисткой, пусть и с разбитыми чувствами. Ей совестно, что она опять привлекает к себе его внимание, когда должно быть наоборот: ведь Райдеру необходим покой, по крайней мере в течение суток. Это ему можно вести себя, словно больному гриппом ребенку, а ей подобает быть заботливой и строгой матерью, но… Парень забирает из ее рук полотенце и одним рывком поднимает с пола: обессиленную и уставшую. Сколько должно быть силы в этом человеке, что превозмогая собственные страдания от произошедшего, он находит еще и для Бобби, чтобы крепко сжать ее в своих объятиях.
И вот они стоят посреди крови и смрада безысходности и людской глупости и обнимаются. Берта задыхается от такой близости, от такого внезапного порыва, от того, что он сделал то, в чем она так отчаянно нуждалась. Райдер будто говорит ей всем этим, что понимает, каково девочке, окруженной безопасностью и роскошью с детства, приходится сейчас. Насколько сильно въестся в ее память это багровое воспоминание, как долго она еще будет перебирать его в памяти? Байкер снова поддерживает ее, как тогда в пабе, Бобби в тот момент подумала, что справится со всем, если он будет держать ее за руку. И она цепляется за него, обнимает и утыкается в его плечо, пытаясь прекратить истерику, а он так нежно гладит ее по голове, говоря- все позади, что она постепенно затихает/замирает, наслаждаясь его теплом, таким необходимым ей сейчас.
Марли отдала бы все, чтобы замедлить время, чтобы отнять у него те жалкие секунды_минуты, в которые они снова стали ближе друг к другу, в которые нет черно-белого «там», а есть только радужное «здесь», где он снова «держит ее за руку». Однако, ее пальцы случайно касаются пластыря на месте ранения, и ее прошибает током, Роби становится безумно стыдно за эти трещины, через которые она пропустила всю себя измученную на волю; сняла маску так неосторожно перед тем, кому в принципе должно было быть все равно, но он так просто поднимает ее каждый раз, когда ей ставят подножку. Почему же он рядом?
Бобби делает судорожный вздох, впитывая в себя его успокаивающий запах близости, запоминает то тепло, что подарили его объятия и ту нежность, с которой он ее успокаивал. Она все еще медлит, потому что не хочет, чтобы песочные часы опустели. Их время вышло. Ее страдания исчерпаны. Но так хотелось притвориться_продолжить, лишь только для того, чтобы парень остался рядом.
- Прости,- шепчет она ему в плечо,- Прости, пожалуйста, я не знаю, что на меня нашло,- лихорадочно повторяет, слегка отстраняясь от Райдера и заглядывая в его глаза, светящиеся искренним сожалением и сочувствием. Бобби забывает о буйстве пурпура, растворяясь в этих серо-голубых просторах, и понимает, что всегда может закрыться от этого события в воспоминаниях о его взгляде.